Близость

[LedyAribet]

Название: Близость
Автор: Lady Aribet
Бета: Серебристый Водолей
Фандом: Наруто
Пейринг: Орочимару/Кимимаро
Рейтинг: R
Размер: мини
Жанр: ангст
Дисклеймер: с миру по нитке - графоману фанфик (с)
Примечание 1: POV Кимимаро
Примечание 2: написано на XXXmas 2009-2010 по заявке Amari-Sugizo:

… а я всегда хотел быть ближе к вам. Настолько ближе, насколько это возможно. Чтобы почувствовать...

А Кабуто мне говорит - не читай этот бред, не читай, хочешь, дам тебе приличное что-нибудь?
А я говорю: разве стихи - неприлично?
Кабуто смеется. Смеется он редко, чаще ограничивается ухмылкой, или ехидным хмыканием. Я однажды задумался над этим. Не над тем, как он смеется, конечно, а над стихами. И перестал на него обижаться, в самом-то деле, где стихи, и где Кабуто.

А стихи красивые. Только при очередном перемещении я свиток потерял и так и не нашел. Кабуто наверняка знал, где свиток, ну или мог найти, в любом случае, он хорошо во внутреннем распорядке разбирается, но я не стал его просить. Во-первых, лишний раз выслушивать его комментарии неохота, а во-вторых, Кабуто явно был недоволен.

Я вначале даже не обратил на это внимания. Верхушки гор, теряющиеся в сизой дымке, покрывали снежные шапки. Вначале мы стояли высоко на просторном плато, по колено в снегу, и во все стороны — такой простор, и горы из-за светлой дымки, стелившейся у подножья, словно висели в ледяном воздухе, ну, такое только стихами можно сказать, а я не умею. Я - только читать, а сам не сложу. И мы стояли по колено в снегу, а он был такой, знаете, холодный, и сухой какой-то, так, что даже не холодно было. Кабуто здесь не понравилось. Он стоял, спрятав пальцы в рукава серого плаща, хмурил брови, оглядывал плато с таким видом, словно неприятнее места он в жизни не видал. А мне нормально было, как только я попривык, я сделал пару шагов и встал на снег, уже не проваливаясь, отряхнул приставшие к одежде снежинки. И тут почувствовал его ладонь на своей шее.
- Орочимару-сама, - я вдруг задохнулся, морозный воздух обжег легкие.
- Замерз? - поинтересовался тот, грея пальцы о мою шею.
Нет, что вы...
Он запустил пальцы мне за шиворот, согреваясь, а я стоял, и думал — дышать? Не дышать? Не был уверен в этом, понимаете? Поначалу и обернуться не смел, потом только чуть повернул голову, взглянул на него — на заиндевевшие темные ресницы, на черные гладкие пряди волос, стекавшие на плечи тугой смолой. Его пальцы мало-помалу согревались, мое тепло перетекало к нему, и я запоминал каждую секунду, каждую черточку этой картины — холод, потерянное в белых облаках небо, простор и его пальцы на моей шее.
Запомнил.
Потянул вниз тунику, чтобы ему удобнее было.

Кабуто закатил глаза, поджимая губы. Впрочем, выражения его глаз я толком и не разглядел - очки его запотели, стекло сделалось непрозрачным. Солнце светило так ярко, что свет, отражавшийся от снега, слепил глаза. Я невольно прикрыл глаза, впитывая этот контраст – теплое ласковое солнце, которое грело мне макушку.

Орочимару-сама согрел пальцы, вынул их, и я едва не провалился в снег, вдруг потеряв контроль. Кабуто поглядел на него и снял очки, сжал дужки в руке, методично вытирая стекла рукавом плаща.

***

Наверху холодно, и лежит снег, а здесь, в низине, было достаточно тепло, и даже тонкая нить незамерзающего ручья тянется меж камней. Мне нравится сидеть здесь, у ручья, нравится так отдыхать после тренировок. Деревья у ручья — с ярко-рыжими листьями. Камни – серо-синие, серо-красные, серо-серые. Вечная зима только там, наверху, несмотря на то, что горы ближе к солнцу. Кабуто долго и путано объяснял как-то раз мне, почему там холодно, но мне не до него в тот момент было. Я смотрел на клен.

Все деревья, как деревья, а клен – какой-то особенный. Он и стоял как-то особняком от других, подальше от ручья, и, казалось, прямо из камня рос. Тонкий ствол, неуверенный, какой-то, то влево, то вправо. Словно этот клен в детстве лупили палкой и орали, мол, куда ж ты растешь? А он все равно вырос, слегка набок, тонкий, но красивый. На стройном теле клена – царапины от когтей, или чьих-то зубов. Может, кору кто-то пытался грызть, но не соблазнился. А у меня разрослась надкостница, особенно заметны бугорки на кончиках пальцев, на плечах и у ребер. И кожа слегка мозолистая, жестковатая. Сакон однажды дотронулся до моего плеча и сказал, что кожа у меня словно наждак. Это неправда. Я спросил у Кабуто, что такое наждак, и, знаете, моя кожа не настолько грубая. Только в некоторых местах. А издалека это вообще незаметно.
Издалека, мы, наверное, хорошо смотримся – я и этот клен.

- Эй, мужик, - из дымки тумана появляется Таюя, яркая, как этот самый клен. - Ты чего расселся, блядь? Яйца отморозишь.
Я не знаю, что ей ответить на это. Это остальные за словом в карман не лезут, а я не знаю. Просто гляжу на нее снизу вверх, и Таюя садится рядом. Неженственно, небрежно, что ли. Она тоже красивая, невысокая, аккуратная, ладная такая. Если сидеть к ней так близко, как я сейчас – заметны маленькие черточки морщинок около губ. Через какое-то время они пропадают эти морщинки, но потом появляются вновь. Но если не приглядываться, то можно и не заметить.
- Ты себе ничего не отморозишь?
- А чего это мне, блядь, морозить? – отвечает вопросом на вопрос.
Разговор заканчивается, не успев начаться. Я могу поговорить с ней о драке, но какой смысл об этом говорить? И так постоянно этим живем. Я чувствую себя бесполезным в отношении девушек, но от меня и не должно быть такой пользы. У меня другое предназначение.

Разлапистые листья – красные, с бордовыми прожилками – падают на землю. Красиво. Можно поднять такой лист и приложить к волосам красивой девушки. Я так и делаю, но Таюя уходит от моих прикосновений, отпрыгивает, едва не свалившись в ручей.
- Осторожней! – кричу я, ощущая всплеск морозных брызг. Будто я вновь тону в ледяной воде, и холод течет по венам, обжигая кости. Таюя дурачится и ловко перепрыгивает с камня на камень. Не боится упасть. А я не люблю холодную воду. У меня нет настроения дурачиться, и вскоре Таюе надоедает дразнить меня.

Она убегает, а я собираю алые листья. Есть собрать их достаточно много, то ворох красно-желтых листьев становится похож на букет. Красиво. Интересно, глупо ли это – дарить листья? Я иду по течению ручья. Прозрачная, как стекло, вода журчит, пробираясь между камнями. Почва тут неровная, и местами ручей такой широкий, что и перепрыгнуть его нельзя. Дно устлано яркими и темными камушками, по которым скользят солнечные блики. Неожиданно ручей обрывается в небольшой овражек, я стою на самом краю и смотрю вниз. И внезапно, когда я жду этого меньше всего, тонкое жало боли ввинчивается куда-то под ребра, в грудь. Рот наполняется слюной, я сплевываю и вытираю губы. На ладони остаются красно-желтые разводы слизи. Мне вдруг становится холодно и страшно. Я выбрасываю листья в ручей и долго, пока зубы совсем не сведет, полощу рот ледяной водой, чтобы не осталось ни следа.

***

- Дыши, - приказывает Кабуто, скользит прибором по моей груди. Я выполняю приказ, не гляжу на него. Он немногим выше меня, но все равно чуть склоняется.
- Спиной, - говорит Кабуто. Теплый от моего тепла прибор двигается, отчего слегка щекотно, и у меня внутри все замирает. От страха.
- Ну что? – спрашиваю я.
- Ложись, - говорит Кабуто. Я пытаюсь поймать его взгляд, но как его поймаешь, если он надежно скрыт от посторонних. Его пальцы привычно мягкие, настойчивые, скользят по моему телу, ощупывают, выясняют. Я закрываю глаза, пытаясь выровнять дыхание.
- Ты почувствовал что-то необычное? – спрашивает Кабуто. Я лежу, и свет бьет мне в лицо. Самого Кабуто не видно. – Тебе стало плохо?
- Н-нет, - отвечаю я, - не то, что бы плохо…
- Неприятно? – подсказывает Кабуто, - непривычно, странно, неуютно, больно?
- Больно, - отвечаю я обреченно, чувствуя, как выступают капли пота на лбу. А невидимый Кабуто молчит, не спешит говорить напрямую.
- Где больно? – спрашивает тот, - как именно?
- Здесь. Но не сильно, так…
Не знаю, зачем я это сказал. В руку мне впилась игла, но что такое этот укол по сравнению с ледяным страхом?
- Что-то еще кроме боли? – допытывается Кабуто.
Я молчу.
- Что еще, Кимимаро-кун? – настойчиво повторяет он, а запах лаборатории отшибает все начисто. Я пытаюсь напомнить себе, что это всего лишь Кабуто, что Кабуто – друг, свой парень. Но неожиданно касаюсь плечом стальной ручки кушетки, и вздрагиваю внутренне. Ничего ему не говорю, только качаю головой, мол, со мной все в порядке. К большой лампе подходят загадочные провода, инструменты выглядят угрожающе.
- Я займусь твоими анализами, - неожиданно лба касается влажная губка. Кабуто склоняется надо мной, и, кажется, улыбается. И я улыбаюсь ему в ответ. Судорожно натягиваю тунику, приподнимаюсь. Кабуто собирает пробирки, уходит в соседнюю комнату, не сказав мне – окончен осмотр или нет. Сижу на кушетке, болтаю ногами в воздухе. Уйти? Остаться?

Кабуто не слышно, и, наверное, ждать его не имеет смысла. Я спрыгиваю с кушетки, и тут слышу скрип открываемой двери. Вижу его силуэт и замираю, невольно прижимаясь спиной к стене. В голове щебечущими ласточками проносится целая стайка мыслей, но легкое прикосновение к ладони – и я успокаиваюсь. Зачем волноваться, если он рядом? Смотрю в его тускло-желтые глаза, позволяю себе слабость…
- Где Кабуто? – спрашивает он, а я в ответ растерянно пожимаю плечами. Стою. Молчу. Дышу.
- Он… я проверить пришел вот.
- Правильно, - одобряет он, медленно моргает, поглаживает меня по голове, словно ребенка. – Ты молодец, что заботишься о себе.
Лимит исчерпан, я не могу больше смотреть ему в глаза. Могу только закрыть глаза, застыть неподвижно. Я весь ваш, берите, пожалуйста, делайте все, что вам угодно… Касание теплой, сухой ладони, и замирает все, даже мысли. Я вытягиваюсь струной, тыкаюсь губами на ощупь, я хочу этого, я не против, я всегда хотел быть ближе к вам. Настолько ближе, насколько это возможно. Чтобы почувствовать ваши губы на своем лице, ваши руки, соприкоснуться с вами. Предоставить вам мое тело, стать единым целым…

… и только ядовитая мысль отравляет мою жизнь. Не первый день, не первый, но я лгу себе, ничего не было у ручья, ни-че-го. Со мной все в порядке.

- Твое тело, - тихий шепот с присвистом, - твое тело идеально.
- Да, господин, - я прячу улыбку. Не думаю о плохом, не думаю, не думаю. Видимо, мое напряжение все же заметно, потому что пальцы дотрагиваются до подбородка, приподнимают его, и я вновь гляжу в эти глаза.
- Не подведи меня, Кимимаро, - от тихого шипения сердце бьется неровно, толчками, то замирает испуганно, то колотится бешено. – Не подведи.
- Никогда, - шепчу я, и оттого, что он доверяет мне и надеется на меня, в горле встает ком. Я молча киваю, не в силах выговорить ни слова. Робко – а вдруг нельзя? – кладу ладони ему на плечи, прислоняюсь головой к его груди. Он теплый и настоящий, приятная, мягкая ткань собирается складками, и я чувствую эти складки щекой. Чувствую его запах, привычный с того самого момент, как он впервые подхватил меня на руки, прижал к себе. Я храню это воспоминание, не позволяю себе трепать его мысленно. Но запах его не изменился, остался таким как раньше. Сердце бьется размеренно, отчетливо.

***

Кабуто определенно не нравится здесь. Почему-то он не захотел говорить со мной там внизу, решил прогуляться. Кабуто закутан в темно-серый плащ, только капюшон не накинул. Я уже догадываюсь, что он хочет мне сказать. Влага мерзнет на холодном ветру. Конечно, все это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой.

- Кимимаро-кун, - говорит Кабуто, когда я подхожу к ручью. – Это, конечно, лишь предварительные выводы, и возможно, я ошибаюсь…
Кабуто говорит что-то еще, щурится от чересчур яркого солнца, и от уголков его глаз вниз к носу бегут стрелки-морщинки. Я отворачиваюсь, не гляжу на него. Люди с такими глазами не могут ошибаться.
Кабуто быстро мерзнет, уходит обратно, а я остаюсь. Иду вверх по течению ручью – у берега уже намерз тонкий, ломкий ледок, но сам ручей все еще журчит, течет, проламывая себе путь.

Клен совсем облетел, и только темные листья лежат под ним. А еще под ним сидит Таюя, и ее длинные волосы такие же яркие, как раньше.
- Эй, мужик? – кричит она. - Чего это у тебя с рожей, а?
Я молчу. Хочу завалиться под этот клен и лежать так, пока не накроет снегом. Я сажусь на промерзшую землю и вытягиваю ноги перед собой.
- Ты чего, помирать собрался? – спрашивает Таюя, угадывая мои мысли. Дергает меня за ворот. Бесцеремонно дергает, между прочим. Я сижу и не реагирую.
Таюя – жесткая, холодная как ручей. Часто мрачная, словно туча. Кабуто говорит, что флейтисты часто сходят с ума от тонких высоких звуков собственного инструмента. Кабуто интересует эта тема. Меня – не очень.

Таюя придвигается ближе, садится, прислонившись спиной ко мне. Мрачная, злая даже. Ее злость перетекает в меня медленно капля за каплей. Энергия злости – тоже энергия.
Но я не мог долго злиться на себя, понимаете? Вернее, я злился и жалел. Жалел не себя – его жалел. Не смог. Подвел. Не оправдал доверия…

… а вы ведь доверяли мне, Орочимару-сама? Доверяли настолько, что позволяли касаться вашего тела. Позволяли дотрагиваться до вашей кожи, сухой и гладкой, безумно приятной на ощупь. Я бы и дальше пошел, если бы вы хоть раз позволили стянуть с вас одежду, медленно, медленно, чтобы сердце не вырвалось из груди. Я бы прикоснулся – губами, не пальцами, они чересчур грубые, чтобы касаться вас. Только бы вы позволили хоть раз зайти так далеко, позволили приласкать себя. Я бы так хотел, чтобы вы были со мной. Чтобы вы сделали это со мной. Чтобы именно ваши руки я чувствовал на своих бедрах, и ваше сдержанное, чуть шипящее дыхание у виска, хотел бы склониться перед вами. Отдаться полностью, понимаете? Так близко, как это возможно.
Я люблю вас, Орочимару-сама.

Я хочу, чтобы вы использовали мое тело. Так, как вам это понравится.

К тому же… к тому же Кабуто говорит, что это лишь предварительные выводы, и все изменится со временем.
Я очень надеюсь, что изменится.